Белое платье мне сшили на мое шестнадцатилетие. Когда через год я надела его на выпускной вечер, талия оказалась не на месте да и юбка коротковата. И все это полностью соответствовало моему внутреннему состоянию. Я страшно не любила школьные вечера и почти никогда на них не ходила. Но как пропустить выпускной? Меня бы не поняли ни в школе, ни дома. Мама целый день пребывала в элегическом настроении, а вечером собралась пойти со мной на торжественную часть. Но я ее отговорила и отправилась одна. Возле входа толпились пришлые парни, которых не пускали внутрь дежурные с красной повязкой на рукаве. Стараясь как можно незаметней проскользнуть мимо подвыпивших парней, я вошла в раздевалку. По кафельному полу скользили белоснежки. У них были такие невообразимые прически, такие возбужденные лица, такой неестественно громкий смех, что я их едва узнавала. Ребята, одетые с иголочки, держались солидно и строго. Я сразу же потерялась, не зная куда приткнуться и к кому прилепиться. Во время торжественной церемонии в актовом зале было так душно, что я с тоской поглядывала на дверь, от которой оказалась безнадежно далеко. Вручали медали и похвальные грамоты. Меня среди награжденных не было и быть не могло. Я была отличницей только один раз – в пятом классе. Все остальные годы прожила хорошисткой, временами съезжающей на тройки.
          После речей и наград все высыпали в коридор, где стояли накрытые столы и гремела музыка. Я погрызла яблоко, съела пирожное и запила все это лимонадом. А потом началось самое страшное – танцы. «Может, уйти?», – подумала я. Но что сказать маме, которая обязательно спросит почему я так рано? Пришлось снова идти в зал, уже проветренный и свободный от стульев. Я прибилась к стайке разгоряченных одноклассниц, но так и не смогла влиться в беседу, если можно назвать беседой реплики, то и дело сопровождаемые взрывами хохота. Те, кто побойчее, уже танцевали. И среди прочих длинный и сутулый Пашка, лихо мотающий по залу очередную пассию. Когда-то он мне очень нравился, и я ему тоже. Но все это, увы, в прошлом. После меня он был влюблен в белокурую Инку с ямочками на румяных щеках, потом в интернатскую Ритку – обладательницу невероятно стройных ножек, а теперь в малорослую тоненькую партнершу по танцам. А вон Мишка, Пашкин друг, который, оттягивая пальцем близорукий глаз, пытается кого-то высмотреть. Не меня, конечно. С ним мы тоже когда-то дружили. Но теперь у него есть верная подружка, которая вздыхала по нему с того самого дня, как нас объединили с мальчиками, то есть, с восьмого класса. И вздыхала так громко, что он наконец услышал и снизошел. Выходит, я везде ни при чем: ни медали, ни похвальной грамоты, ни друга, ни подружки.
          И вдруг передо мной явился он – худой, высокий, с пышной копной русых волос – Михась, учитель физики. Обычно он носил военную форму, которую сохранил с войны. Но сейчас на нем был строгий костюм и галстук. Глядя мне в глаза и многозначительно улыбаясь, он взял меня за руку и отвел подальше от галдящих девчонок. Выбрав место потише, он склонился надо мной и заговорил. Я не понимала ни единого слова, думая лишь о том, что все на нас смотрят. Вот математичка, глядя в нашу сторону, что-то шепнула литераторше; вот оглянулся физкультурник; вот, хихикая, пробежали мимо нас девчонки из параллельного класса; вот, криво улыбаясь, продефилировали парни. Стоя ко всем спиной и дыша мне в лицо винным перегаром, Михась говорил и говорил. Он говорил, что я должна его понять, что он давно ..., что ему очень важно... Потом он закашлялся и вынул из кармана ингалятор, с которым никогда не расставался. Немного отдышавшись, он взял меня за руку и принялся молча водить подушечкой большого пальца по краю моего ногтя. У меня свело зубы и к горлу подступила тошнота. Но что было делать? Он – учитель, а я – ученица, которая к тому же ничего не смыслит в физике и получила в аттестате четверку лишь благодаря его доброму (как выяснилось, слишком доброму) отношению. «Пойдем ко мне в кабинет. Здесь шумно,» – сказал он и, не выпуская моей руки, потащил за собой. Я в панике соображала как быть. Тут мимо нас пронеслась ватага ребят. «Михал Михалыч, мы на Красную площадь. Айда с нами!» И вдруг, неожиданно для себя самой, я сорвалась с места и бросилась за ними. «Ты куда?» – донёсся до меня голос Михася. «На Красную площадь», – крикнула я, сбегая по лестнице. Оказавшись на улице, я наконец остановилась и отдышалась.
          Небо казалось низким и густо черным. Собиралась гроза, которая разразилась, едва я переступила порог дома. Мама не спала. Ждала меня. Еще бы. Такой незабываемый день. «Ну, девочка, рассказывай». «Что рассказывать?» «Как – что? Все подряд.» «Ну, была торжественная часть, потом танцы.» «А почему ты так рано? – мама с тревогой заглядывала мне в глаза. – Разве вы не собирались на Красную площадь?» «Собирались, но ведь гроза». За окном сверкнула молния. Все было, как в кино: летний ливень, выпускной бал, белое платье, любовное признание. Я разделась и легла в постель, но спать не могла. В голову назойливо лез старый стишок, сопровождающий игру, в которую я так часто играла в детстве: «Черный с белым не берите, да и нет не говорите. Вы поедете нас бал?» «Нет, – мысленно выкрикивала я запрещенное слово, – нет, нет и нет. Никогда, ни за что».