Содержание

Картина та нерукотворна,
Было все, что быть могло
Встань, Яшка, встань. Не умирай. Как можно!
Безумец, что затеял?!
Еще смиренней и скромней,
О, научи меня, Восток,
На дерева дробится лес.
Первее первого, первее
Мы у вечности в гостях
Земля да небо. Третий – лишний.
Есть удивительная брешь
А начинал он в до мажоре,
И не ищи его ни в ком,
Мгновение. Еще мгновенье.
Между облаком и ямой,
Но есть они – прагород, прарека.
Любовь до гроба. Жизнь до гроба.
Где ты тут, в пространстве белом?
Не бывает горше мифа,
А чем здесь платят за постой,
Идти на убыль не пора:
Казалось бы, все мечено,
Такой вокруг покой, что боязно вздохнуть,
Не больно тебе, неужели не больно
Еще холстов, холстов и красок
Когда звучала сонатина,
Такая тоска и такое веселье
Как будто с кем-то разлучиться
Еще пролет, еще ступени.
И замысел тайный еще не разгадан
Жить на свете, – что может быть проще?
Шуршат осенние дожди,
Неясным замыслом томим
Экспонат расклеился,
Пойдем же под птичий неистовый гам
Время – трясина: погубит, всосет,
Какое странное желанье –
Смертных можно ли стращать
Наше жаркое с миром свидание –
Торопиться грех большой.
Мы одержимы пеньем.
Адресую туда-то такому-то –
Ни горечь, ни восторг, ни гнев
Летучий слог, легчайшее перо,
Опять этот темп – злополучное "presto"
Да разве можно мыслить плоско,
Нельзя так серьезно к себе относиться.

* * *

Картина та нерукотворна,
Хоть пляшет кисть по ней проворно.
Она с нездешнего крыла
На землю сброшена была.
Ее крутили на мольберте
В ночи хохочущие черти.
По ней разлит небесный свет.
На ней бесовский черен след.
Художник луч рисует горний,
А кисть все злей и непокорней.
Не мучься, молодость губя.
Ее допишут без тебя
Господь перстом, копытом леший.
Вставь в рамку, да на стенку вешай.

* * *

Было все, что быть могло
И во что нельзя поверить.
И какой же мерой мерить
Истину, добро и зло.

Кто бесстрашен – взаперти,
Кто на воле страхом болен,
Хоть казалось бы и волен
Выбирать свои пути.

Свод бездонен голубой.
Но черны земли провалы.
Кратковременны привалы
Меж бездонностью любой.

Черных дыр не залатать.
Всяко было. Все возможно.
Может, завтра в путь острожный,
Пыль дорожную глотать.

Мой сынок, родная плоть,
Черенок, пустивший корни
Рядом с этой бездной черной,
Да хранит тебя Господь

От загула палачей,
От пинков и душегубки,
От кровавой мясорубки,
Жути газовых печей.

Ты прости меня, прости,
Что тебя на свет явила,
И какая может сила
В смутный час тебя спасти.

Эти мысли душу жгут,
Точно одурь сон мой тяжкий
А в твоем – цветут ромашки.
Пусть же век они цветут.

* * *

                                             На смерть Яши К.

Встань, Яшка, встань. Не умирай. Как можно!
Бесчеловечно это и безбожно,
Безжалостно ребенком умирать.
Открой глаза и погляди на мать.
Ты погляди, что с матерью наделал.
Она твое бесчувственное тело
Все гладит и не сводит глаз с лица.
И волосы седые у отца.
Он поправляет на тебе рубашку
И повторяет: «Яшка, сын мой, Яшка».
И повторяет: «Яшка, мой сынок».
Гора цветов. Венок. Еще венок.
...Пришел ко мне смешливым второклашкой.
Нос вытирал дырявой промокашкой.
И мы с тобой учили "I and You",
"I cry, I sing" – я плачу, я пою.
Как жить теперь на свете. Жить попробуй,
Когда вот-вот опустят крышку гроба,
В котором мальчик, давний ученик.
Его лицо исчезнет через миг.
И нет чудес. Но, Господи, покуда
Еще не наросла сырая груда
Земли, не придавили снег и лед,
Приди, вели: «Пусть встанет. Пусть идет».

* * *

Безумец, что затеял?!
Затеял жить на свете.
И кто тебе навеял
Блажные мысли эти?
Затея невозможна.
Почти невыполнима.
Любая веха ложна,
Любая данность мнима,
Скажи, тебе ли впору
Раздуть под ливнем пламень,
И на крутую гору
Вкатить Сизифов камень,
Того, кто всех дороже,
Оплакивать на тризне?
И ты воскликнул: «Что же
Бывает кроме жизни?»

* * *

Еще смиренней и скромней,
Еще покорней,
Как будто медленно идешь
На голос горний.
Еще смиренней и скромней,
Скромней и тише,
Как будто медленно идешь
За кем-то свыше.
Еще смиренней и скромней,
Не вопрошая,
Зачем носила малых сих
Земля большая.
Зачем отчаянно в глаза
Им солнце било,
Зачем цветущая лоза,
Зачем могила.

* * *

О, научи меня, Восток,
Жить, созерцая лепесток.
Спаси в тиши своей восточной
От беспощадной ставки очной
С минувшим, с будущим, с судьбой,
С другими и с самим собой.
Разброд и хаос. Смех и слезы.
И не найду удобной позы,
Чтоб с легким сердцем замереть,
И никогда не ведать впредь
Ни жарких слов, ни мелких стычек,
Лишь наблюдать паренье птичек
В углу белейшего холста,
Где остальная часть пуста.

* * *

На дерева дробится лес.
Небесный свод – на семь небес.
Жизнь распадается на годы
Трудов, неволи и свободы.
Дробится смерть на черепа.
И лишь любовь, что так слепа,
Способна зреть миры и блики
В одном лице, в Едином Лике.

* * *

Первее первого, первее
Адама, первенец. птенец,
Прими, не мучась, не робея
Небесной радуги венец.
Живи, дыши. Твое рожденье,
Как наважденье, как обвал.
Тебе – снегов нагроможденье,
Тебе – листвы осенний бал
И птичьи песни заревые,
И соло ливня на трубе,
И все приемы болевые
Что испытают на тебе.

* * *

Мы у вечности в гостях
Ставим избу на костях.
Ставим избу на погосте
И зовем друг друга в гости:
«Приходи же, милый гость,
Вешай кепочку на гвоздь».
И висит в прихожей кепка.
И стоит избушка крепко.
В доме радость и уют.
В доме пляшут и поют,
Топят печь сухим поленом.
И почти не пахнет тленом.

* * *

Земля да небо. Третий – лишний.
Ветра то громче, то неслышней
Ему метельною зимой
Гудели в ухо: «Прочь, домой».
А он в ответ: «Я дома. Вот он,
Мой дом. Моим полита потом
Земля», – твердил он, слаб и мал,
Как будто кто ему внимал.

* * *

Есть удивительная брешь
В небытии, лазейка меж
Двумя ночами, тьмой и тьмой,
Пробоина, где снег зимой
И дождик осенью; пролом,
Куда влетел, шурша крылом,
Огромный аист как-то раз,
Неся завороженных нас.

* * *

А начинал он в до мажоре,
Но, побывав в житейском море
И тяжкую изведав боль,
Сменил тональность на С moll,
И подчинился черным знакам
И надышался черным мраком,
И взоры устремив горе,
«Доколь», – воскликнул на заре.
«Доколе, Господи, доколе», –
Прошелестело чисто поле.
«Доколь, доколь, до соль, до ля», –
Вздыхали небо и земля.

* * *

И не ищи его ни в ком,
Сочувствия. Одним кивком
И легким взмахом рук прощайся,
Иди и впредь не возвращайся.
Иди. Не возвращайся впредь.
Сумей легко переболеть
Давно заезженным сюжетом,
Не требуя к себе при этом
Участья. Ты не одинок:
Холодный времени клинок
Сечет направо и налево
Без сострадания и гнева.
А может быть, и время – вздор.
И есть лишь вечность и простор,
Тумана пелена седая,
Где, то и дело пропадая,
Потом выныриваем вновь,
Твердя про бренность и любовь.

* * *

Мгновение. Еще мгновенье.
Меж ними камень преткновенья.
Я уберу его с пути.
Лети, мгновение, лети
Свободно, как воспоминанье.
Не ставлю знаков препинанья,
Ни точки и ни запятой
Меж этой осенью и той.
И буквы не пишу заглавной,
Чтоб не нарушить речи плавной
Мгновений, льющихся рекой.
Строка струится за строкой.
И тянется из буквы строчной.
Да будет жизнь моя проточной.
Лети, мгновенье, вдаль и ввысь.
Не говорю: «Остановись»,
А заклинаю ежечасно:
«Лети, мгновенье. Ты прекрасно».

* * *

Между облаком и ямой,
Меж березой и осиной,
Между жизнью лучшей самой
И совсем невыносимой,
Под высоким небосводом
Непрестанные качели
Между Босховским уродом
И весною Боттичелли.

* * *

Но есть они – прагород, прарека.
Тоску по ним, живущую от века,
Впитала с молоком. И это млеко
Течет издалека, издалека.
Прародина. Томление, по ней –
Единственной, незримой, изначальной
Сильнее чувств иных. Исход печальный
Свершаем, удаляясь от корней,
Истоков, от начала всех начал...
А зримое и зыблемо, и ломко...
Рожденный обречен. Недаром громко
Младенец новорожденный кричал.

* * *

Любовь до гроба. Жизнь до гроба.
Что дальше – сообщат особо.
И если есть там что-нибудь,
Узнаешь. А пока – забудь,
Забудь и помни только это:
Поля с рассвета до рассвета,
Глаза поднимешь – небеса,
Опустишь – травы и роса.

* * *

Где ты тут, в пространстве белом?
Всех нас временем смывает,
Даже тех, кто занят делом –
Кровлю прочную свивает.
И бесшумно переходит
Всяк в иное измеренье,
Как бесшумно происходит
Тихой влаги испаренье,
Слух не тронув самый чуткий;
Незаметно и невнятно,
Как смещаются за сутки
Эти солнечные пятна.
Где ты, в снах своих и бденье?
В беспредельности пространства
Только видимость владенья,
Обладанья, постоянства.

* * *

Не бывает горше мифа,
Чем про бедного Сизифа,
Все мы летом и зимой
Катим в гору камень свой.
Не бывает хуже пытки,
Чем никчемные попытки,
Зряшный опыт болевой,
Труд с отдачей нулевой.

* * *

А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух,
И за ночное небо в звездах?
Все даром, – говорят в ответ, –
Здесь даром все: и тьма и свет.
А впрочем, – говорят устало, –
Что ни отдай, все будет мало.

* * *

Идти на убыль не пора:
В смоле сосновая кора,
Сегодня солнечно и сухо,
И песнь, приятная для слуха,
Звучнее нынче, чем вчера;
И птица кончиком крыла
Черкнула на озерной глади,
Что мы живем лишь Бога ради,
И взмыла в небо, как стрела.

* * *

Казалось бы, все мечено,
Опознано, открыто,
Сто раз лучом просвечено,
Сто раз дождем промыто.
И все же капля вешняя,
И луч, и лист случайный,
Как племена нездешние,
Владеют речью тайной.
И друг, всем сердцем преданный,
Давнишний и привычный, –
Планеты неизведанной
Жилец иноязычный.

* * *

Такой вокруг покой, что боязно вздохнуть,
Что боязно шагнуть и скрипнуть половицей
Зачем сквозь этот рай мой пролегает путь,
Коль не умею я всем этим насладиться.
Коль я несу в себе сумятицу, разлад,
Коль нет во мне конца и смуте и сомненью,
Сбегаю ли к реке, вхожу ли в тихий сад,
Где каждый стебелек послушен дуновенью.
Вокруг меня покой и детская рука,
Привычно поутру мне обвивает шею.
Желаю лишь того, чтоб длилось так века.
Так почему я жить, не мучась, не умею?
И давит, и гнетет весь прежний путь людской
И горький опыт тех, кто жил до нас на свете,
И верить не дает в раздолье и покой,
И в то, что мы с тобой избегнем муки эти;
И верить не дает, что наша благодать
Надежна и прочна и может длиться доле,
Что не решит судьба все лучшее отнять
И не заставит вдруг оцепенеть от боли.

* * *

Не больно тебе, неужели не больно
При мысли о том, что судьба своевольна?
Не мука, скажи, неужели не мука,
Что непредсказуема жизни излука,
Что память бездонна, мгновение кратко?
Не сладко, скажи, неужели не сладко
Стоять над текучей осенней рекою,
К прохладной коре прижимаясь щекою?

* * *

Еще холстов, холстов и красок
Для цветовых бесшумных плясок
Еще холстов, еще холстов
Для расцветающих кустов
И осыпающихся снова,
Для неба черного ночного,
К утру меняющего цвет...
Еще холстов, и сил, и лет.

* * *

Когда звучала сонатина,
Казалось в мире все едино
И нет начала и конца –
Лишь золотая середина.
Слетали звуки, как пыльца
Летит весной с ветвей ольховых.
И таял звук, рождая новый,
Неповторимый. И финал
Казался не прощальным зовом,
А провозвестником начал.
Так силой звуков, тоник, пауз,
Был побежден вселенский хаос,
Все, что веками намело,
Все, от чего душа спасалась,
Стремясь укрыться под крыло.
Так победил однажды гений.
И все же плод его борений,
Его прозренья сладкий плод
Нас не избавит от мучений,
От тяжких бдений не спасет.
Прозренье Моцарта и Грига
Нам не поможет сбросить ига.
И чтобы озарился путь,
Должны мы собственную лигу
От мига к мигу протянуть.

* * *

Такая тоска и такое веселье
Испить до конца это дивное зелье.
Такое веселье, такая тоска,
Что жизнь и любовь не прочней волоска.
И тянется линия волосяная,
И ветер осенний над ухом стеная,
Слезу вышибает. И кружит у ног
Опавшие листья. И листья – манок,
И песни осенней щемящая нота –
Всего лишь тенета. Манок и тенета.
И это скрещенье ветвей и путей –
Привычный узор драгоценных сетей.

I

Как будто с кем-то разлучиться
Пришлось мне, чтоб на свет явиться;
Как будто верности обет
Нарушила, явясь на свет;
И шарю беспокойным взором
По лицам и земным просторам,
Ища в сумятице мирской,
Черты заветные с тоской;
Как будто все цвета и звуки
Обретены ценой разлуки
С неповторимым вечным «Ты»,
Чьи страшно позабыть черты.

II

Еще пролет, еще ступени.
Войду – и рухну на колени!
Еще пролет – и дверь рывком
Открою. Господи, о ком,
О ком тоскую, с кем в разлуке
Живу, кому слезами руки
Залью. Кому почти без сил
Шепчу: «Зачем ты отпустил,
Зачем пустил меня скитаться,
Вперед спешить, назад кидаться,
Зачем», шепчу. И в горле ком.
... Еще ступенька, и рывком
Открою двери. И ни звука...
Такая долгая разлука.
Открою дверь – и свет рекой.
Войду и рухну. И покой.

* * *

И замысел тайный еще не разгадан
Тех линий, которые дышат на ладан,
Тех линий, какими рисована быль.
И линии никнут, как в поле ковыль.
Мелок, ворожа и танцуя, крошится.
И легче легчайшего жизни лишиться.
Когда и не думаешь о роковом,
Тебя рисовальщик сотрет рукавом
С туманной картинки, начертанной всуе,
Случайно сотрет, чей-то профиль рисуя.

* * *

Жить на свете, – что может быть проще?
И в июньской полуденной роще
Меж стволами бродить и бродить
И, беседы утративши нить,
Все брести, не заметив молчанья,
В сонной роще, где вечно качанье
И поскрипыванье ствола
И на землю стекает смола.

* * *

Шуршат осенние дожди,
Целуя в темя.
Еще немного подожди,
Коль терпит время.
Еще немного поброди
Под серой тучей,
А вдруг и правда впереди
Счастливый случай,
И все текущее не в счет –
Сплошные нети.
А вдруг и не жил ты еще
На белом свете,
Еще и музыка твоя не зазвучала...
Надежду робкую тая,
Дождись начала.

* * *

Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает – грудь, рука.
Еще последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она еще нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь ее наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай ее на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.

* * *

Экспонат расклеился,
Выбыл, расслоился,
По ветру рассеялся
С радугою слился,
И со звездной россыпью,
Бросив тот гербарий,
В коем был он особью
И одной из тварей,
Наделенной обликом,
Именем и датой.
...Слился с тихим облаком,
И плывет куда-то.
Путь его не вымерен
И не наказуем,
И никем не выверен,
И не предсказуем.
Ход причинно-следственный
Для него не верен.
Жесткий код наследственный
Навсегда потерян.
Он нигде не значится –
Вихрь коловращений,
Полная невнятица
Вольных превращений.
Больше он не мается,
И не ждет развязки,
И не домогается
Ни любви, на ласки.

* * *

Пойдем же под птичий неистовый гам
По синим кругам, по зеленым кругам.
Под шорох листвы и дождя воркотню
С любым из мгновений тебя породню.
Лишь из дому выйди со мной на заре,
Рукой проведи по намокшей коре,
Росою умойся – ты узнан. Ты свой.
И путь твой покорною устлан травой.
Легко ли нам будет? Легко ль, не легко,
Но эта дорога ведет далеко.
Туда, где горят и сгорают дотла
И травы, и крона, что ныне светла,
И дальше, сквозь область костров и золы,
Туда, где снега, как забвенье, белы;
И дальше, туда, где, срываясь с кругов,
Над областью мороси, трав и снегов
Свободные души взлетают, чтоб впредь
И вечное слышать, и вечное зреть.

* * *

Время – трясина: погубит, всосет,
Втянет, проглотит – никто не спасет.
Время – трясина, погибель, пропад.
Где ты, стоящий поодаль и над?
Время утянет в свою глубину,
Но и в пожизненном этом плену
Веруем тайно в пленительный вздор:
Дух, окрыленность, свободу, простор.

* * *

Какое странное желанье –
Цветка любого знать названье,
Знать имя птицы, что поет.
Как будто бы такое знанье
Постичь поможет мирозданье
И назначение твое.
Не все ль равно, полынь иль мята
На той тропе ногой примята.
Не все ль равно? В одном лишь суть –
Как сберегаем то, что свято,
Когда с заката до заката
Незримый совершаем путь.
Не все ль равно, гвоздика, льнянка
Растут в пыли у полустанка,
Где твой состав прогромыхал?
В одном лишь суть – с лица ль, с изнанки
Увиден мир, где полустанки,
Гвоздики и полоски шпал.
Не все ль равно?.. Но все же, все же
Прозрачен мир и не безбожен,
И путь не безнадежен твой,
Коль над тобою сень сережек
И травы вдоль твоих дорожек
Зовутся «мятлик луговой».

* * *

Смертных можно ли стращать
Их бы холить и прощать,
Потому, что время мчится
И придется разлучиться.
И тоски не избежать.
Смертных можно ль обижать,
Изводить сердечной мукой
Перед вечною разлукой?

* * *

Наше жаркое с миром свидание –
Божий замысел, Божье задание.
За шальную короткую встречу
Перед Господом Богом отвечу.
Мной еще до конца не разгадано,
Что завещано было и задано.
Мир невнятен мне, точно юнцу,
А свиданье подходит к концу.

* * *

Торопиться грех большой.
Так не стойте над душой,
Улетайте дни и годы.
В вечной гонке нет свободы.
Потихоньку по шажку,
По зеленому лужку,
Или в час по чайной ложке
По нехоженой дорожке
Обойдем весь белый свет,
Постигая вкус и цвет,
Упиваясь каждой краской,
Как дитя любимой сказкой.

* * *

Мы одержимы пеньем.
И вновь, в который раз,
Ты с ангельским терпеньем
Выслушиваешь нас.
О слушатель незримый,
За то, что ты незрим,
От всей души ранимой
Тебя благодарим.
Чего душа алкала –
Не ведает сама.
От нашего вокала
Легко сойти с ума.
Но ты не устрашился.
И, не открыв лица,
Нас выслушать решился
До самого конца.

* * *

Адресую туда-то такому-то –
То ли черту из тихого омута,
То ли ангелу с тихих небес, –
Но кому-то, чей призрачен вес
В этом мире. И медлю с отправкою,
Занимаюсь последнею правкою
Странной весточки, взгляд уперев
В синеву меж высоких дерев.

* * *

Ни горечь, ни восторг, ни гнев
И ни тепло прикосновений.
Лишь контуры домов, дерев,
Дорог, событий и явлений.
У тех едва заметных рек,
Тех еле видимых излучин
Еще и не был человек
Судьбою и собой измучен.
И линией волосяной
Бесплотный гений лишь наметил
Мир, что наполнен тишиной,
Без шепота и междометий.
Да будут легкими штрихи,
Да будет вечным абрис нежный
И да не знать бы им руки
Излишне пылкой иль прилежной.
Да научиться бы войти
В единый мир в час ранней рани,
Не покалеча по пути
Ни малой черточки, ни грани.

* * *

Летучий слог, легчайшее перо,
Подаренное птицей поднебесной
И с высоты слетевшее отвесной...
Не верьте будто все, как мир, старо.
Младенец мир младенчески раним.
Наитие, любовь и вдохновенье
Творят миры в кратчайшее мгновенье:
Один, другой и третий вслед за ним.
Те рождены сегодня, те вчера
Сотворены неповторимым слогом,
А те, едва замысленные Богом,
Еще висят на кончике пера.

* * *

Опять этот темп – злополучное "presto"
И шалые души срываются с места,
И мчатся, сшибаясь, во мгле и в пыли,
Как будто бы что-то завидев вдали,
Как будто вдали разрешенье, развязка,
И вмиг прекратится безумная пляска.
Неужто весь этот порыв и угар
Всего лишь музыка – бемоль и бекар;
Неужто наступит покой, передышка
И ляжет на клавиши черная крышка?...
Неужто два такта всего до конца?
Семь нот в звукоряде. Семь дней у творца.
И нечто такое творится с басами,
Что воды гудят и земля с небесами.

* * *

Да разве можно мыслить плоско,
Когда небесная полоска
Маячит вечно впереди,
Маня: «Иди сюда, иди».
Маячит, голову мороча,
Неизреченное пророча,
Даруя воздух и объем,
Которые по капле пьем
Из голубой бездонной чаши...
Отсюда все томленье наше,
Неутоленность и печаль...
Попробуй к берегу причаль,
Когда таинственные дали
Постичь идущему не дали
Ни первым чувством, ни шестым,
Что там, за облаком густым.

* * *

Нельзя так серьезно к себе относиться.
Себя изводить и с собою носиться,
С собою вести нескончаемый бой,
И в оба глядеть за постылым собой,
Почти задохнувшись, как Рим при Нероне.
Забыть бы себя, как багаж на перроне.
Забыть, потерять на огромной земле
В сплошном многолюдье, в тумане, во мгле.
Легко, невзначай обронить, как монету:
Вот был и не стало. Маячил и нету.