Вхожу в мини-магазин с надписью «Диетические продукты». Следом входит тётенька средних лет. Я покупаю хлебцы и творог, а тётенька предлагает продавщице билеты в Большой на концерт Баскова. Не сумев сбыть билеты, она принимается изучать витрины: «Ох, до чего же всё дорого. Живут нынче только жиды и десять процентов русских, которые воруют. Остальные рабы. Только жиды живут и русских десять процентов». Она многократно повторяет текст, меняя слова местами. Наконец продавщица не выдерживает: «Ой, не надо мне лекцию читать. Мне это совсем не интересно. Я сегодня целый день на ногах и устала, как собака. А от ваших лекций мне не легче». «Понимаю, что не легче. Но ведь я правду говорю». Выхожу из магазина в сопровождении тётки, бойко режущей правду-матку про жидов и десять процентов русских.
          Направляюсь в магазин с интригующим названием «Лавка жизни». Жизнь там не особенно кипела, покупателей почти не было. Потому одну меня обслуживали сразу две улыбчивых продавщицы, наперебой предлагая разные средства для укрепления волос. «Вам со скидкой?», – спросила одна из продавщиц, взглянув на меня цепким взглядом и безошибочно распознав во мне даму пенсионного возраста. Отпираться не имело смысла. «У вас есть с собой пенсионное удостоверение?» Я подала ей невзрачную книжечку, которую всегда ношу в сумке. Она открыла её и, внимательно изучив, спросила: «Где вы её получали?» «В коньковском райсобесе. А что?» «Нет. Там Вы её не получали.» «То есть, как?» «Так. Здесь нет вашей росписи. И фотографии нет.» «Но в пенсионной книжке не бывает фотографии. По правде говоря, я не заглядывала в неё со дня получения и не помню почему нет подписи. Может, забыла поставить.» Обе продавщицы переводили тяжёлый взгляд с меня на документ. «Где вы это взяли?» В голосе звучал металл. «Я же вам говорю – в коньковском райсобесе.» «Нет. Там вы её не взяли.» Почувствовав себя одновременно жидовской мордой и лицом кавказской национальности, я поняла, что от дальнейшей дискуссии лучше уклониться, иначе я ляпну что-нибудь нецензурное типа: «А как насчёт презумпции невиновности?» Достав из сумки паспорт, я молча протянула его бдительным гражданкам СНГ. Полистав документ и, обнаружив, что фото, подпись, прописка и прочие подробности на месте, они, сменив тональность и снова наклеив улыбки, продали мне флакон жидкости со скидкой.
          Выйдя из магазина, вспомнила как сын мне недавно рассказывал про своего вконец расстроенного сокурсника, который не знал как доказать преподавателю, обвинившему его в плагиате, что он не списывал своего диплома. Ему не приходило в голову, что он вовсе не обязан оправдываться. Это преподаватель, прежде чем его обвинить, должен доказать его вину, если таковая имеется. А до этого парень чист, как стёклышко. Но у нас же всё попросту: что пришло в голову, то и ляпнул. Язык без костей и рука тяжёлая. Если послушать, как родители общаются с детьми, то окажется, что они нарожали сплошных бандитов, подлецов и сволочей, которых надо сечь, сечь и сечь. «Ах ты, гад, ну погоди. Я с тобой разберусь». И разбираются. А потом дети вырастают и тоже разбираются. И с ближними, и с дальними. Идут сплошные разборки. Вот и со мной пытались разобраться в обеих лавочках.
          Дочь моей приятельницы, приехав в отпуск в Москву из Штатов, где она работает, и погуляв с маленьким сыном во дворе, была в шоке: «Господи, как здесь орут на детей! Слушать страшно». Отвыкла, бедная. Взглянула на всё свежим взглядом. Хотя я, например, никуда надолго не уезжала, а всё равно то и дело удивляюсь.
          Вот купила по дороге на работу газету и читаю статью про каннский кинофестиваль. Вся первая колонка посвящена прибывшим на торжественную церемонию гостям: модно одетым, модно раздетым, именитым и не очень. Среди прочего – такой абзац: «Ладно, о Катрин Денев aut bene, aut nihil, но – беречь бы надо уходящую натуру, на худой конец – причёсывать. Но вообще, говорят, во Франции сейчас лохматость в моде». Статья написана хорошей журналисткой, которую почти всегда читаю с интересом и считаю своим единомышленником. Чем перед ней провинилась Катрин Денев? За что ей досталось? За то, что состарилась? Небрежно причесалась, вернее, – причесали (страдательный залог употреблён здесь для пущей хлёсткости – мол, живой труп, сама уж и причесаться не в силах)? Далёкой кинозвезде от этого пассажа – ни тепло, ни холодно. Она о нём никогда и не узнает.
          А вот наш читатель получит ещё один урок – чего? – того, что позволяет молоденькой медсестре в больнице грубо толкать перед собой инвалидное кресло с сильно надоевшей ей старушкой, которую надо доставить на рентген. «Ну вот, ещё одну привезла», – говорит она, плюхаясь на скамью возле товарок. И она и её товарки – в зелёных аккуратных костюмчиках, которые с недавних пор стал носить весь персонал больницы. «Вы своих ждёте, что ли? Ох, таскать нам сегодня – не перетаскать». Сидящая в каталке старушка, слегка повернув голову, пытается дошептаться до медсестрички. «Она что-то говорит вам», – обращаюсь я к девушке. «Да пошла она...» Зелёные костюмчики продолжили оживлённую беседу. А я вспомнила, как всего лишь за неделю до этого сидела в открытом кафе в окрестностях Осло, наблюдая за ухожеными, аккуратно одетыми очень-очень древними посетителями. Некоторые были в инвалидных креслах, некоторые не могли самостоятельно есть. Их кормили. Причём терпеливо, заботливо, ведя с ними при этом тихую беседу. Это было обычное рутинное мероприятие – дом престарелых на прогулке. За стариками ухаживали три медсестры или нянечки – не знаю, как их назвать. Зато твёрдо знаю, что они бы не поняли девушку в зелёном костюмчике, пославшую подальше подопечную старушку.
          Когда я рассказала свои норвежские впечатления сыну, он ответил: «Если б они жили, как мы, они бы тоже были другими». А, может, не если бы, а потому что: может, мы так живём, потому что мы – такие. Где причина? Где следствие?
          Самое интересное в незнакомом городе, например, в том же Осло – это сидеть и наблюдать за тем, что происходит вокруг. Вот молодой парень вдруг решил посреди дороги снять майку, забыв при этом, что у него на спине рюкзачок. Он совсем запутался и беспомощно барахтался в застрявшей на голове майке, а машины остановились и водители терпеливо ждали, когда он выпутается.
          Вот идёт через дорогу господин с таксой и крошечным мальчуганом. Он не спешит, зная, что ни с малышом, ни с таксой ничего не случится. Мне было трудно наблюдать эту сцену и очень хотелось, чтоб господин взял сына за руку, а собачку – на поводок. Но там живут по своим правилам, а здесь по своим. «У нас особенная гордость, у нас особенная стать».
          У нас, например, очень любят плеваться. Причём, плеваться медленно, со смаком и расчётом. Моя соседка рассказала, что давно мечтала заняться балконом, посадить рассаду в ящиках, лимонник, ещё что-то. Для этой цели она долго искала какие-то кронштейны, которых нигде не было. И, наконец, нашла их в магазине на Ленинском проспекте. Всё очень красиво обустроила, а когда через два часа вышла на балкон полюбоваться, то увидела в ящике для цветов несколько крупных плевков, смятую пачку от сигарет и окурки. Целились и попали.

2000