Жан Кокто. Петух и Арлекин. – «Прест». М. 2000.

          Наконец-то Кокто ответил на этот вопрос на великолепном русском.
          Один из разделов комментариев к книге называется «Кто Кокто». Вопрос не праздный, потому что в России Кокто вряд ли хорошо известен. Его пьесы редко ставили, а стихи, статьи и прочие труды мало переводили. Данное издание в своём роде уникально. Многое из того, что вошло в книгу, печатается по-русски впервые. Собрал, блестяще перевёл с французского и интереснейшим образом откомментировал помещённые в книгу тексты Михаил Сапонов.
          Так кто же Кокто? Вот его полное имя – Клеман Эжен Жан Морис Кокто. А вот полный список занятий – поэт, художник, писатель, драматург, кинематографист, театральный режиссёр, философ искусства. Родился и жил во Франции (1889 – 1963). Гуманитарию широкого профиля, которому, как сказано в аннотации, адресовано это издание, обычно известно только то, что Кокто был лидером раннего авангарда, писал стихи, сочинял пьесы, поставил фильм «Орфей». Бурно фонтанируя всю свою жизнь, Кокто успел сделать чрезвычайно много. Он – автор блестящих статей об искусстве, балетных либретто, разножанровых спектаклей (некоторые из которых сочинены в содружестве с Дягилевым и Стравинским), фильмов, стихотворных сборников. В данную книгу включены его статьи, лучшие балетные либретто, письма, отзывы и воспоминания современников. Но самое ценное из всего, что вошло в книгу, это, на мой взгляд, манифест «Петух и Арлекин», который впервые полностью, со всеми приложениями и комментариями опубликован по-русски. Имея весьма поверхностное, состоящее из общих мест представление о Кокто, я была потрясена его манифестом. Оказывается, этот знаменитый своими скандалами и эпатажными выходками непредсказуемый enfant terrible был человеком острого дисциплинированного ума, ясно и изящно выражал свои мысли, обладал редким чувством меры. Прочитав и перечитав этот текст (он настолько хорош, что одного раза мало), я на вопрос «кто Кокто?» ответила бы сегодня одним словом: поэт. Кокто прежде всего поэт, и сентенции его звучат, как стихотворные строки – настолько они точны, ёмки и лаконичны: «Источник почти всегда относится неодобрительно к дальнейшим извивам речного русла»; «Главное не в том, чтобы держаться на плаву, а в том, чтобы полновесно нырнуть вглубь, оставляя лёгкую зыбь»; «Я работаю за деревянным столом, сидя на деревянном стуле, пишу деревянной ручкой, и всё это не мешает мне нести в известной мере ответственность за движение звёзд»; «Что думает холст, когда на него наносят шедевр? "Меня обмазывают. Меня терзают. Меня сажают". Вот так и человек обижается на свою прекрасную судьбу».
          Манифест Кокто в переводе Михаила Сапонова, дивно зазвучав по-русски, стал фактом русской литературы. Вот что пишет о своей работе сам переводчик: «Переводить афоризмы Кокто надо бы так, как в словарях переводят пословицы – не переводить буквально, а подбирать для каждого изречения уже существующее похожее русское. Но ему нет аналогов в других языках. А переводить надо. К его прозе при переводе надо относиться, как к поэзии.» Михаил Сапонов с задачей справился – ввёл тексты Кокто в русский обиход. Это необходимо было сделать ещё и потому, что русское искусство и, в частности, дягилевские балеты, которые демонстрировались во Франции в начале века, по словам Андре Моруа «ошеломили и разбудили Кокто». «Эти грандиозные представления... способствовали моему перерождению, – писал Кокто. – В двадцать лет я заново родился». Он никогда не переиздавал того, что создал до знакомства с русским балетом. Русское искусство послужило для Кокто импульсом для зарождения новых идей в самых разных областях искусства и сделало его законодателем раннего авангарда.
          Но вот что интересно. Этот лидер авангарда никогда не отказывался от реализма и простоты в их истинном, глубинном понимании. «Сати (французский композитор, друг Кокто) учит нас самой большой дерзости нашей эпохи – быть простым, – пишет Кокто в своём манифесте. – В своём отвращении к... современным трюкам, часто увлечённый техникой, тончайшие средства которой прекрасно знал, Сати сознательно от всего отказывался, чтобы иметь возможность вырезать из цельного куска дерева, оставаться простым, чистым, ясным... Оппозиционность Эрика Сати заключается в возврате к простоте. Между прочим, в эпоху крайних изысков это единственно возможная оппозиция.»
          Но простота и реализм вовсе не означали для Кокто элементарности и примитивизма. Он был против бездумного копирования действительности, против механического перенесения реальности в искусство. Но в его понимании поиск новых средств вовсе не должен приводить к полной бессмыслице, к набору ничем не мотивированных случайностей. Всё должно быть подчинено внутренней логике. Он ратовал за так называемый внутренний, глубинный реализм. Быть правдивее правды – знаменитая максима Кокто, которую он, бесконечно варьируя, повторял всю жизнь. Для него это означало, что сколь бы дерзкой ни была фантазия художника, объективный мир должен сохранять силу в его творчестве, художник никогда не должен терять чувство реальности, потому что «только реальность, даже старательно прикрытая, обладает силой воздействия». Разве это не современно звучит? И разве не современно в эпоху победившей масскультуры, когда даже тонкие мастера то и дело играют на понижение, звучит такая фраза: «Если художник уступает предложениям публики о мире, он побеждён»? Не подыгрывать публике, но и не отворачиваться от неё. Искусство – это всегда общение, разговор, который невозможен без «душевного волнения». Вот какие не новаторские чувства испытывал этот новатор и какие не модные слова произносил.
          Было у него ещё одно замечательное свойство, которое плохо приживается в нашем суровом климате – лёгкость. На вопрос почему даже в своих серьёзнейших произведениях он как будто отшучивается, Кокто ответил: «В них (в произведениях – Л. М.) заключено целомудрие. Ещё из мест моего детства я вынес одно – такую своеобразно зловредную вещь, как хорошее воспитание, благодаря которому всегда кажется, что по тяжкой и драматичной жизни я продвигаюсь с лёгкостью». Интересное объяснение. Оказывается, надрыв и надсада – свидетельство дурного воспитания. Чем легче слог, тем целомудреннее произведение. Жизнь и так темна. Не надо класть чёрную краску слишком жирными слоями, делая картину жизни излишне пастозной. Умному достаточно намёка, беглого штриха, тонкой линии. «Моя застенчивость заключается в том, чтобы о вещах тяжёлых говорить как можно легче». Целомудрие, застенчивость – вот что многие склонны принимать за легковесность. Не оттого ли в России, где неизменно силён культ страдания и лишь в трагическом видят величие, Кокто так мало известен? Не слишком ли этот француз утончён, изящен, лёгок для нашей неулыбчивой действительности?
          Но к нему стоит прислушаться, ей-Богу. Он умел походя, шутя говорить о вещах нешуточных и глубоких. «Может быть, вы считаете, что "преодолеть" означает "сжечь идолы"? – писал он в одной из статей. – Ничего подобного, в огонь нельзя бросать даже эпоху». Не этим ли мы постоянно заняты? Не пытаемся ли, вместо того, чтоб вглядеться и осмыслить прошлый, пусть даже неудачный опыт, спалить и уничтожить всё, что сегодня объявлено неверным или устаревшим?
          Читая статьи Кокто о музыке, театре, литературе, с удивлением обнаруживаешь, что они абсолютно современны и представляют для нас не академический, а самый что ни на есть живой интерес. Будучи профессионалом, Кокто сумел избежать худшего из того, что присуще профессионалу – а именно, наукообразия, – сохранив лучшее из того, что свойственно любителю – а именно, любовь. Любовь к тому, о чём пишет. «А теперь приношу вам свои извинения. Я написал статью о музыке, не применив ни одного термина, связанного с техникой этого искусства. Впрочем, утверждать, что нельзя говорить о музыке, не зная её алгебры, – это равносильно утверждению, что нельзя пробовать хорошее блюдо не имея навыков в кулинарии, а кулинарию нельзя освоить без знания химии и так далее».
          Кокто был чрезвычайно живым и самобытным художником, заряжавшим своей энергией всё, к чему прикасался. Ему была свойственна провидческая интуиция, благодаря которой он стал создателем новых концепций и предсказал развитие музыки на десятилетие. «Все его пророчества сбылись», – пишет Михаил Сапонов. Кокто создал концепцию нового театра, предвосхитил «конкретную» музыку, ему принадлежит идея «реабилитации общих мест» – это когда «знакомые и затёртые образы даны в неожиданно новом освещении». Многие его идеи были впоследствии приписаны другим художникам или присвоены другими. Но Кокто был настолько щедро одарён, что, несмотря на свою недооценённость, остался величиной неоспоримой. Современники пишут, что, делясь идеей новой театральной постановки, он одновременно делал потрясающие по точности карандашные наброски будущей сцены. У него это занимало секунды. «Кокто – мастер рисунка, с быстрым глазом и скупой линией, – ему хватало пары завитушек, чтобы уловить облик любой попавшейся жертвы, – пишет Игорь Стравинский. – В художественном отношении он – первоклассный критик, а в театре и кино – новатор высочайшего уровня».
          А питала этого новатора такая старомодная вещь, как любовь. «Надо уметь быть пристрастным. Человек беспристрастный любить не может», – писал Кокто. В его произведениях часто появляется ангел. Ангел для него – не только вестник, но и муза, и сам поэт. Ангел – не вне нас, а внутри, и обращаться с ним надо очень бережно: «Мы ютим в себе ангела и его же сами беспрестанно шокируем. А надо бы стать хранителями этого ангела». Вот бы научиться.

2000