Кто-то сказал мне, что на Петровке есть теннисный корт, где за невысокую плату занимаются с новичками. Это было более тридцати лет назад, когда детей у меня еще не было, энергия била через край и постоянно возникали планы – один краше другого: то научиться играть на гитаре (ради чего я некоторое время бегала в клуб медработников на Герцена), то в теннис. Решив не откладывать дело в долгий ящик, я съездила на Петровку и записалась на определенный час. «Только не опаздывать, – предупредил инструктор, – у меня расписание жесткое.» Но не так-то просто не опаздывать. На первое занятие я летела, сломя голову. И вдруг в воротах меня остановил немолодой коренастый мужчина: «Прости, девушка, я горьковский шофер. Вот вышел из заключения, хочу домой попасть, а денег на дорогу нет. Приехал к другу, который жил в этом дворе, а дом его как сквозь землю провалился. Снесли, наверное. Не будет ли у тебя двадцати копеек? Мне бы до другого кореша добраться. Может, он выручит.» Чувствуя, что я безнадежно опаздываю, я торопливо порылась в карманах: «Извините, нет ничего.» «Ну, прости», – сказал он и побрел дальше. Я пробежала через двор, рванула на себя дверь, влетела в раздевалку. Подружка, с которой я собиралась вместе заниматься, уже переоделась и ждала меня: «Ну что так долго? Просили же не опаздывать!» Я вытряхнула из сумки костюм, а вместе с ним и кошелёк, который упал на пол и раскрылся. По полу покатилась мелочь, и тут меня как молнией ударило: «А ведь я даже не потрудилась достать из сумки кошелек. Спешила, видите ли.» Собрав мелочь, я выскочила из раздевалки, выбежала на улицу и огляделась. Его нигде не было. Побежала в одну сторону, в другую, перешла дорогу, постояла, озираясь. Нет, глупости все это. Как его найдешь в такой толпе?
          Когда я вернулась, подружка рвала и метала: «Что с тобой происходит? Ты в своем уме?! С первого раза такие фортели выкидывать! Куда тебя носило?» «Потом скажу.» Я вяло переоделась и, почти не слыша слов инструктора, целый час тупо стучала мячиком об стенку. На обратном пути подружка потребовала объяснений. Пришлось рассказать ей про шофера и несчастные двадцать копеек. Выслушав мою историю, она остановилась и с недоверием уставилась на меня: «И что, из-за такой ерунды ты раскисла? Думаешь, он у тебя одной просил деньги? Да у него в каждом дворе друг, который переехал! Ты что, вчера родилась?» «Но он так мало просил! Кто врет, просит больше.» «А если и не врет, – вскинулась подружка, – он что, за хорошие дела в тюрьму попал?» «Но он шофер. Долго ли шоферу срок получить? Случайно кого-нибудь сбил и сел.» «Ну ладно. У каждого свои проблемы», – резюмировала она и пошла прочь. Оставшись одна, я испытала облегчение. Нет, облегчение – не то слово. Просто я смогла наконец сосредоточиться на своих мучительных мыслях и еще раз вспомнить все как было: вот я забегаю во двор, мне навстречу немолодой коренастый человек: «Прости, девушка, я шофер из Горького...». Нет, он сказал «горьковский шофер». Я даже на секунду подумала, что он когда-то возил Горького. «Не будет ли у тебя двадцати копеек?». А я спешу, мне на теннис надо, кошелек на дне сумки, искать некогда. «Извините, ничего нет», – бросаю на бегу. «Прости, девушка...». Я прокручиваю сценку снова и снова. Какая же, оказывается, я была счастливая еще совсем недавно. Какие все вокруг счастливые – идут, смеются, едят мороженое. Я тоже купила мороженое, но счастливее не стала. В этот ясный осенний день я впервые почувствовала какой страшный хищник – совесть, как она умеет грызть и когтить душу.
          Придя домой, я все рассказала мужу. Он отлично меня понял, но легче не стало. Оставалось терпеть и ждать, уповая на то, что это сигнал, предупреждение, что судьба специально позаботилась обо мне, продемонстрировав в достаточно нежном возрасте и не на самом страшном примере, что такое совесть. Мне почему-то вспомнилась невысокая пожилая женщина с печальными глазами – институтская преподавательница латыни, которая, желая нас утихомирить, часто повторяла: "Audi, vide, sile" – «Слушай, смотри, молчи.»