«К этой жизни нет отмычки...»

Владимир Мощенко
(«Знамя», № 3, 2007-03)


Лариса Миллер. Сто оттенков травы и воды... – М.: Время, 2006.

          В этом заголовке – строчка одного из стихотворений, вошедших в новую книгу Ларисы Миллер. В общем, сказана сущая правда. Чем дольше живем, тем больше убеждаемся: какие уж тут отмычки? Может быть, отсюда и вся философия, в частности, кьеркегорские «страх и трепет» («страх... пожирает все конечное и обнаруживает всю его обманчивость»). Так-то так, но испокон веку наш народ чаял заглянуть за предел. Вот любопытные девицы хотя бы. Они, выходя вечером с пирогом во двор, чтобы увидеть Стожары (лучше бы, конечно, с правой руки!), ощущая мистическое предназначение поэзии, пели, как известно читателю, трогательные складушки: «Ай, звезды, звезды, звездочки! Все вы, звезды, одной матушки...». И много чего открывалось им.
          Того же чает и поэт Лариса Миллер. Такова природа ее таланта. С таким же простодушием, выходя «на свет из тени», зная, что «не заслужила эти Божии дары», она признается: «Но зато я пела, пела, пела все оттенки дня и про то, как небо пламенело слева от меня». Подчеркнем это «слева от меня» – примету лирической подлинности, окончательно утвердившейся в «Ста оттенках...». Читаешь – и думаешь, что недаром же и старцы старые прибегали к слову песенному, когда пели «про живот, про смерть», угадывая «вековечну жизнь на весь род человечь». Это начало, идущее издревле, основанное на самой искренней вере в небо и чудеса, присуще всему складу рассматриваемой нами книги.
          Автор «Ста оттенков...» (по совместительству литературовед и критик) всегда предполагала, что несоединимое соединяется. И вновь доказывает всем нам это, показывая, как «красное яблоко падает в снег», причем это «из сказки, где нету конца. Сказка такая одна у Творца. Красные яблоки с белых ветвей падают в снег. И поет соловей». Итак, совмещение произошло на наших глазах. Виновница его, как я уже отмечал однажды в статье, радовалась, находя подтверждение своим догадкам у Набокова, у Бунина, у Георгия Иванова, у Ходасевича, у Пастернака – у тех, кто обладал редчайшей способностью заглядывать за край бытия (про Иванова сказано было у нее следующим образом: «Для него это... так же естественно, как заглянуть за шкаф или за печку»). Ты лишь получи пропуск в Мастерскую Искусства, а там... «столько разных стремительных сценок мир готов предложить за бесценок».
          Лариса Миллер, получившая такой пропуск (от Кого? и когда? и почему?), в стихах последних лет обнаружила сполна способность заглядывать за край, что зовется мною феноменом «по ту сторону строки». Она – не только рядом с другими людьми, она – одна из них, она восторгается ими: «Все эти маленькие люди всегда живут мечтой о чуде», и без нее (как здесь не припомнить Андрея Платонова!) народ неполный. «Нам с рожденья назначено маяться – значит, я уж давно начала». «НАМ» следовало бы подчеркнуть, что мы и делаем.
          «На грешную землю не надо спускаться, не надо вовеки земного касаться» – это художническая провокация поэта. Вся земная, Лариса Миллер нашла-таки поэтическую отмычку к жизни, дарованную ей: ведь она не скрывает боязни того, что почва все время ускользает и ускользает из-под ног, а потому необходимо доверяться быстротекущему мигу земного бытия, осторожно обнимая его «парной рифмы двумя крылами», «чтоб в день грядущий отнести и от забвения спасти». Эпиграфом к этой статье могла бы стать ее строка «Да будет краткий миг продлен!» или еще одна (подобная): «Да не сгорит горящий куст!». Куст охвачен огнем – вот он, знак неблагополучия, знак непреходящей беды. И пристрастный анализ великой музыки наконец заставляет поэта понять, что побеждает не пресловутая гармония, не очередное наваждение, не приманка, не морок, который, околдовав, обольстив, рассыпается в пух и в прах, а диссонанс и разъятость – залог правды в искусстве.
          Нельзя лишать стих горестной, щемящей ноты: иначе не увидишь «высь, которая без дна». Вселенная Ларисы Миллер трагична («Очень звонок птичий хор, а на смертных нынче мор. Жить на свете – тяжкий труд, оттого они и мрут»); поэт не просто не гнушается любой нелепостью, любым уродством быта, но, напротив, считает, что они-то существуют изначально и становятся приметами устойчивого, незыблемого мира. Да, земля – «это гиблое место»; да, «жить и опасно, и больно». Легко «со стихов на прозу сбиться». И тем не менее художник, способный, кроме «нового мрака и нового света», запечатлеть в образе «то, чего в природе нет» и «шепот ангелов крылатых», преодолевает инерцию немоты, немощи, словесной анемии. Пусть «боль твоя останется», пусть «боль твоя не лечится», пусть «жизнь на земле, как всегда, под вопросом», зато и поэту Ларисе Миллер, и ее читателю огромное счастье – знать, что «летают влюбленные в небе белесом» (не правда ли, это сродни бессмертному небу Марка Шагала!). «И дождь, как молодой любовник, стучит то в двери, то в окно...». И стоит ли удивляться, что «судьбе благодаренье слетает с мерзлых уст».
          Конструкция чуть ли не каждой вещи в этой книге очень хрупкая. «Сверху светлая черта. Снизу темная черта». Строка – словно бы «черная бабочка. Хрупкая тайна». И нет никакого назидания в просьбе: «День этот долгий живи и не комкай. Черная бабочка с белой каемкой села на скромный цветок полевой. Очень непросто остаться живой». Все так сиротливо, будто «остов брошенной беседки». Это «мир зыбких величин», это и «зыбкий свет в твоем дому», и «к нему еще подсветка». Так у художника и должно быть. Тот же Серен Кьеркегор полагал, что «вера есть такой парадокс: внутреннее выше, чем внешнее». Для спасенья – мало молиться, мало просить:

Храни нас Бог, храни, храни.
Мы в этом мире без брони.
Земля уходит из-под ног.
Но, Господи, и Ты бы мог
Любой душе средь бела дня
Шептать: «Храни, храни меня».

          ...О моем друге Владимире Соколове в «Книжном обозрении» я напечатал некогда статью «Несбыточная сирень». То был портрет поэта в цитатах. Ларису Миллер тоже хочется беспрерывно цитировать. Это свидетельство того, что она, и дотоле запоминавшаяся и успешная, достигла качественно нового уровня. Без всяческих усилий она умещает в восьми (!) строчках бесконечность пространства и времени («Не умираем никогда...»). Здесь и сады эдемские, и облачное млеко соседствуют с щебечущими птицами, гремящими поездами и электропроводами. Вот и опять несовместимое совместилось. Удача. А казалось бы, что тут особенного: «Июньский день. Начало века. На тропах – влажные следы». Всему виной – миг, память о нем. На этом и стоит Лариса Миллер. Действительно, что делать с тем, что «отпылало, как в домне»? «Помни, – сказали мне, – помни».