Соломон Волков. Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным. – "Слово-Word". Нью-Йорк. 2000.

          Высказывания Баланчина напоминают тексты из букваря: «Люди бодрые, дома высокие» – это об Америке, ставшей его второй родиной. И даже о сложном он говорит максимально просто: «В веру нельзя прыгать, как в бассейн. В нее надо входить постепенно, как в океан. Это надо делать с детства». Речь Баланчина – это речь человека, для которого русский язык – родной, но не слишком часто эксплуатируемый. Его речь несколько старомодна, в ней полностью отсутствует сегодняшний жаргон и новообразования. А главное, он добрый – его язык. Он гораздо мягче, теплее, домашнее того языка, на котором говорят в нынешней России. И как отдыхаешь душой, внимая этой несовременной речи!
          А речь идёт обо всём на свете: о детстве в России, о любимом Петербурге, о судьбоносных встречах, об эмиграции, о странах, где жил Баланчин, после того как в 24-ом году в двадцатилетнем возрасте покинул родину. Но главная тема беседы – музыка и, конечно же, Чайковский, которого Баланчин называет «русским европейцем», композитором «для умных и тонких людей», «изысканным автором». Чайковский «хотел оставаться верным русской музыке, но в то же время не задерживаться, не отставать от Европы», которую в одном из писем он сравнивал с садом, где произрастают разные деревья: французское, немецкое, итальянское, польское, русское и так далее.
          Чайковского не понимают, – сетует Баланчин, – мало знают и не исполняют многих его произведений, считают сентиментальным и чересчур романтичным. А он – ни то и ни другое. Чайковский, как огня, боялся сентиментальности и смеялся над выражением «играть с душой». Он соразмерен, строг и не впускает в свои произведения мелких эмоций. В его музыке присутствует продуманная архитектура и красота линий. «Чайковский – это высокая классика», а в его «"Моцартиане" уже содержится вся идея модернистской стилизации».
          Баланчин – человек искусства, музыки, танца. Когда он садится на свой конёк, то чувствуешь, что он может говорить часами. И хотя ему привычнее изъясняться на языке жеста, он, говоря о танце, столь выразителен, что слово превращается в жест.
          Соломон Волков – автор книги и достойный собеседник великого балетмейстера – сделал замечательную вещь. Давая краткую летопись жизни и творчества Чайковского и Баланчина, он дополнил каждую дату теми культурными и политическими событиями, что происходили в то же самое время. То есть вписал жизнь обоих героев в общий контекст эпохи. Вот и я хочу взглянуть на эту книгу с сегодняшней колокольни.
          Баланчин – до конца дней своих (он умер в Нью-Йорке в 83-ем) оставался патриотом давно покинутой родины, а точнее, Петербурга. Тема родного города контрапунктом проходит через всю книгу. «Это истинно петербургское произведение, истинно петербургский композитор», – приблизительно так говорил Баланчин, желая кого-нибудь или что-нибудь похвалить. Петербург в его понимании – это стиль, достоинство, красота, соразмерность, элегантность во всём, начиная с архитектуры и кончая одеждой и едой. Странно всё это читать сегодня, в стране, где вместо того, чтобы заботиться о своих гражданах, пытаются насаждать патриотизм «как картошку во времена Екатерины». Вряд ли Баланчина специально учили быть патриотом. Он им стал невольно, не мог не стать. Родной город так много дал ему, что он не сумел его разлюбить даже за те семь послереволюционных лет, когда жизнь так необратимо изменилась. «Я видел Петербург и нарядным, блестящим – и почти совсем опустевшим, и весёлым – и хмурым. Но он всегда, сколько бы ни менялось его имя..., оставался для меня великим городом. Меня часто спрашивают – вы кто по национальности, русский или грузин? И я иногда думаю: по крови я грузин, по культуре – скорее русский, а по национальности – петербуржец». То, что Баланчин – по крови грузин чувствуется постоянно. Он на редкость витален, умеет любить и ценить жизнь в разных её проявлениях, знает толк в застолье, еде и вине. Он даже помнит, чем кормили по четвергам в школе: «Битки были со сметаной, замечательные! А борщ был гениальный!». И гениален сам Баланчин. И не только как балетмейстер – мастер балета, но и как мастер жизни. Он знает чувственную прелесть жизни. А для того, чтоб её познать, надо замедлить шаг. Видимо, Баланчин умел это делать. Недаром он в своих беседах-полифониях неоднократно повторяет: «Все бегут, спешат». А для того, чтобы жить со смыслом «надо перестать бежать, надо остановиться, сосредоточиться». Только тогда можно оценить жизнь, музыку, книгу. «Чтение есть одно из величайших блаженств», – писал Чайковский. Это – голос из другой жизни. А в этой «люди не любят читать внимательно, они листают страницы – скорее, скорее, скорее!».
          Достоинство книги Соломона Волкова в том, что, несмотря на серьёзность затронутых тем, она удивительно легко читается. И даже при том отношении к чтению, которое превалирует сегодня («скорее, скорее, скорее»), её прочтут. «Страсти по Чайковскому» – ценное пособие для тех, кто хочет научиться говорить о сложном просто, без зауми и занудства. Лёгкость и простота стиля невольно контрастируют с заглавием – с библейским и баховским словом «страсти». Чайковский – мученик, страдалец. Он был соткан из противоречий. В последней главе «Русская рулетка» Баланчин доказывает, что скорей всего Чайковский покончил с собой: его душевное устройство оказалось несовместимым с жизнью. Шестая симфония – предсмертная записка. Что ж, может, и так.

2001