Сергей Довлатов. Эпистолярный роман с Игорем Ефимовым. – «Захаров». М. 2001.

          Эту грустную книгу весело читать. Почему весело – ясно: читать Довлатова всегда весело. Недаром Игорь Ефимов сообщает, что его домашние начинали хихикать ещё до того, как он успевал распечатать довлатовское письмо.
          А грустную... Ну какой же ещё может быть книга о «выковЫренных»? Так в годы войны одна малограмотная женщина называла поселившихся в её доме «эвакуированных». Эмигранты – те же «выковыренные», выкорчеванные из своей почвы, выдернутые из своей среды. А тем более эмигранты из Союза, уезжавшие, как они полагали, навсегда. А тем более писатели, для которых русская речь и русский читатель – необходимое условие существования. «Как всё-таки ужасно, что у нас такая ненормальная родина, было бы у нас дома что-то вроде какой-нибудь засранной Италии, как бы мы замечательно жили», – писал Довлатов.
          Но роковой шаг сделан и надо всё начинать с нуля. Надо, уподобившись упавшей в банку со сметаной лягушке, быстро-быстро перебирать лапками, чтоб из жидкой сметаны получить твёрдое масло и, уперевшись в него задними конечностями, выпрыгнуть на волю. А не то утонешь, как другая лягушка из той же притчи. Для подобной жизни нужен кураж. И он, слава Богу, был. «В Нью-Йорке, если приглядеться, довольно много всевозможных затей и затейливых возможностей», – сообщает Довлатов в одном из своих первых американских писем. Жизнь набирает обороты: работа на радио, идея магазина русской книги, переговоры с издателями и переводчиками, хлопоты по изданию газеты «Новый американец». «Если наша газета лопнет через три месяца, всё равно это будут самые счастливые три месяца моей жизни...». Газета, конечно, лопнет, но пока жизнь бурлит, время летит со скоростью света, письма становятся всё более энергичными, краткими и деловыми, и в них то и дело попадается слово «интересно».
          Но самое интересное то, что и читателю всё это интересно. Почему – вот вопрос. Почему так увлекательна переписка русских писателей, эмигрировавших в конце 70-ых в Штаты? Что заставляет нас читать чужие письма, в которых обсуждаются давние дела, упоминаются разные, иногда вовсе неизвестные нам люди, выясняются какие-то путаные отношения? Наверно, дело в том кто пишет, чьё перо оживляет бытовые подробности ушедшей эпохи, её разноцветный и разнокалиберный житейский мусор. И тогда скоропись, мгновенные реакции, беглые зарисовки, скоропалительные выводы оказываются куда интересней специально выстроенных и невольно отредактированных воспоминаний.
          Да, в этих письмах много несправедливого, для кого-то обидного, в них присутствует довлатовская привычка ради красного словца не жалеть родного отца. (Чего стоит одно только стремительное перечисление разных имён с краткими и весьма ядовитыми характеристиками: «Седых – просто негодяй..., Субботин и Вайнберг – исчадья ада..., Парамонов – рехнулся. Люда тоже. Юз играет амнистированного малолетку.... Кухарец – уголовный преступник». Нашёлся и нормальный – Гриша Поляк, «хотя и он – балбес»). В английском языке существует выражение "And all that jazz", что означает «и вся такая ерунда, и всё такое прочее». В довлатовских письмах полно той самой ерунды и чуши, без которой непредставима жизнь. Но энергия, темперамент, фантазия, импровизаторский талант и чувство ритма Довлатова таковы, что под его пером «вся эта чушь» приобретает сочное джазовое звучание.
          К сожалению, всё когда-то кончается. Разваливается газета. Покидает вдохновение. Пропадает кураж. Рвутся связи. Уходит здоровье и сама жизнь. Грустно читать последнее довлатовское письмо – беззащитное, лишённое характерных «приколов», полное неизжитых, почти детских комплексов, старых и новых обид и запоздалого чувства вины. «Я не хотел никого обидеть. Это же только слова», – твердит автор письма, прекрасно сознавая, что для писателя слово это и есть дело, – главное дело, молох, которому он служит и на съеденье которому отдаёт и родных, и близких, и дальних, и себя самого.

2001